Про минулу війну:
"Матрос Черноморского Флота". (Г.Е.Замиховский)
"Собрали нас в Севастополе четыре тысячи матросов - добровольцев. Собранных "с миру по нитке" винтовок - "трехлинеек" хватило только примерно для 50% матросов. Пообещали выдать оружие по прибытии на фронт, да видно забыли. Многие уже получали оружие из рук раненых или забирали у убитых. Так было...
Патронов у нас было мало, гранаты выдавались по две штуки на отделение, с указанием беречь их, и расходовать, только если на нас пойдут танки противника. Каждый день, на своей крови мы учились воевать на суше. Никто не пришел и не объяснил как окапываться и так далее...
После сдачи Керченского полуострова мы все понимали, что вскоре, немцы, всей своей силой обрушатся на Севастополь. Начиная с первого июня, немцы бомбили без перерыва и круглосуточно обстреливали из тяжелых орудий, а где-то с 5-го июня, мы уже своих "сталинских соколов" в воздухе фактически не видели. Небо было черное от немецких самолетов. Помню свои доклады в те горькие дни: "Сектор 18 - вижу сто немецких самолетов, сектор 22 - вижу семьдесят немецких бомбардировщиков". Они нас просто с землей ровняли. От этих бомбежек люди сходили с ума в буквальном смысле. Становилось жутко. Весь город пылал от огня пожаров, горизонт утонул в дыму. Те несколько наших бойцов, которых ранило при бомбежках в первые дни штурма, "вытащили счастливый лотерейный билет", - их успели эвакуировать, и одного из них, выжившего, я встретил после войны. С воздуха сыпались листовки, почему-то отпечатанные на больших листах красной бумаги, с призывом "перебить жидов-политруков и сдаваться в плен". По всей линии фронта немцы установили громкоговорительные установки, и с утра до вечера зачитывали списки бойцов попавших к ним в плен, с указанием воинских частей этих бедолаг. А потом выступали солдаты попавшие в плен и склоненные к измене. Приглашали в плен. Мол - "есть водка, селедка, колхозов нет, жизнь - "малина", переходи к немцам ребята, иначе всех вас в море, как слепых котят потопят"...
В Симферополе были устроены публичные дома для немцев. Работали там девушки добровольно! Так немцы, привозили к передовой проституток, и те "завывали" проникновенными голосами по громкоговорителю: "Ванечка, иди ко мне, ты нужен мне живой". И гармошка играет... На многих такая пропаганда действовала удручающе.
Примерно до 15 июня наша оборона еще стойко держалась. А потом... Артиллерия замолчала, снаряды кончились. А немецкие пушки бьют и бьют. Танков у нас нет, а у немцев уже было достаточно много танков... Я видел воронки от немецких снарядов до 15 метров глубиной... Многие были деморализованы и духовно сломлены. Где слова найти, чтобы рассказать что там происходило! Когда наступали редкие минуты затишья, мы не могли уже поверить, что нас не бомбят и не обстреливают! А потом снова - бомбы, бомбы... Наши ушные перепонки казалось, вот-вот лопнут. Голова "разрывалась" от воя немецких бомб...
Когда 17 июня немцы захватили 30-ю батарею и вышли к Инкерману и к Сапун-горе через третий сектор обороны, стало ясно, что это конец. Нас свободно обстреливали из минометов и даже доставали пулеметным огнем. Все наши зенитные орудия к тому времени были уничтожены. Вечером 19 июня мы получили приказ покинуть Северную сторону и перейти в Южную бухту, где формировалась сводная пехотная бригада из тыловых частей флота. Там были укрепления еще времен Крымской войны. У нас один командир напился и отказался идти вместе со всеми. Боялся из блиндажа вылезти. Симановский только плюнул в его сторону... Разместили нашу роту в здании бывших мастерских флота, начался минометный обстрел и меня ранило восемью осколками мины.
Ребята вынесли меня на плащпалатке. Я попал в госпиталь в Камышовой бухте, который находился в бывших ангарах гидросамолетов ЧФ. А мой товарищ Исаак Литинецкий, попал в Инкерман. После войны, я работал с ним в одной больнице, и вот что, он рассказывал о своей госпитальной доле. Его отправили в 47-й медсанбат в Инкерманских штольнях "Шампанвинстроя". Что он видел там, может сравниться только с преисподней. Без преувеличения - ад... Тысячи искалеченных раненых бойцов в полутьме... Шум страшный. Люди умирают в дикой агонии, смрад, крики, стоны, проклятья... На одну кровать ложили по три человека. Зловоние неописуемое. И никакой надежды. Воды нет, давали в день по бутылке шампанского с инкерманских винных складов по два сухаря и по банке рыбных консервов на троих раненых... Он был в числе последних раненых, которых успели загрузить на лидер "Ташкент".
Тяжелораненых обычно грузили в трюмы кораблей, а легкораненых размещали на палубе. Кто-то спросил матросов из экипажа, откуда мол такой порядок размещения раненых? Ответ был предельно ясным: "Если корабль потопят, тяжелые все равно не выплывут, а легкораненый - хоть за доску ухватится и может продержится на плаву, до подхода помощи". Вот такие реалии... Мне раздробило бедро и кости таза, я сходил с ума от невыносимой боли, а обезболивающие медикаменты в госпитале кончились...
Несколько раз меня осматривал главный хирург Приморской Армии Валентин Соломонович Кофман, приезжавший на консультации с Инкермана. Он сказал, что если мне сделают операцию в условиях санбата, - я не выживу. 26 июня на обходе врач приказал меня готовить к эвакуации. На территории бывших ангаров, лежали на носилках тысячи раненых. Пришел лидер "Ташкент", причалил у стенки, пополнение прибывшее на корабле сошло на берег, и вскоре, началась погрузка раненых. Но одновременно с ней, немцы начали бомбить бухту. Примерно через полчаса, "Ташкент" отрубил "концы" и ушел в море. Мы лежа в кузове только матерились, а некоторые - проклинали весь белый свет, страдая от своей беспомощности и горькой судьбы... Водитель наш, то ли погиб во время бомбежки, то ли сбежал. А из нас даже ползти никто не может! Снова начали бомбить, одного из раненых очередью с самолета задело. Он уже до смертной минуты был без сознания, так что смерть его была, как бы сказать, - легкой.
Кричим о помощи, подбежали два матроса, спрашивают: "Кто же вас братишки бросил?" Один из них сел на водительское место, машина долго не заводилась. Отвез обратно в госпиталь, спас нас от неминуемой гибели. Мест внутри уже не было. Положили снаружи, рядом с сотнями таких же несчастных. Уже никто не подходил к нам, некому было даже раны перевязать. Два раза была сильная бомбежка. Бомбы разрывались в гуще людей, только носилки в воздух вместе с людьми взлетали...
А потом артобстрел... В кошмарном сне не увидишь такого! Кто из раненых мог ходить - побрели в сторону моря. А мы... 29 июня я увидел, как вдоль рядов носилок идет Кофман и дает указание кого из раненых отправить на эвакуацию. Подошел ко мне, и приказал немедленно отправить. Кто живой был сразу духом воспряли. Неужели наши корабли прорвались в Севастополь?!? Пришли грузовики, где-то машин двадцать. Но повезли нас не в порт, а на аэродром в Херсонес, на южный участок обороны. Аэродром на Куликовом поле уже "приказал долго жить". Пока ехали, нас снова бомбили. И снова лежал я на носилках, и смотрел на небо, закрытое немецкими пикировщиками и ждал каждую секунду, когда меня разорвет бомбой в клочья... Добрались на аэродром в Херсонесе и сердце мое разорвалось от жуткой тоски и отчаяния. На летном поле лежало несметное количество раненых!. Они лежали здесь уже несколько дней, без воды, пищи, и без какой-либо медицинской помощи... Все... Амба... Летное поле, днем, методически обстреливалось немецкой артиллерией. Трупы уберут в стороны, воронки на взлетной полосе землей засыпят. Вот так и лежали, ждали смерти своей. Из ран моих белые черви выползают... В руках я сжимал маленький мешочек с документами, медалью и трофейным "парабеллумом" внутри. Знал, что если немцы прорвутся к Херсонесу, придется стреляться, - еврею в плену не выжить... А сил жить уже не было. Наступила апатия, когда уже относишься к своей жизни с полным безразличием. Санитары пьяные по полю бродят, рядом, на херсонеских складах, - тоже все пьют, ожидая неминуемой трагической развязки. Политрук - летчик, проходил между рядами носилок и громко говорил: "Ребята держитесь! Родина нас не бросит!"... Некоторые верили в это, до своей последней минуты. Рядом со мной товарищ скончался, так я его бушлатом накрыл... Отдал братишка швартовы у своего последнего причала…
Вывозили раненых всего две эскадрильи транспортных "дугласов" из полка ГВФ. Прилетали ночью. Самолет мог взять на борт двадцать пять человек. Летчики шли по полю, а рядом с ними шли молоденькие солдаты - армяне, из батальона БАО. Летчик указывал пальцем кого загружать в самолет. Сколько тысяч глаз с надеждой и болью смотрели на летчиков... Вам этого не понять... Они прошли уже мимо меня, вдруг пилот развернулся и говорит, показывая на меня рукой - "Вот этого морячка, в тельняшке, забирайте. Ага, вот этого". Неужели меня?! Когда меня несли к самолету, молоденькие солдаты-носильщики плакали, они уже понимали, что у них, шансов вырваться из этого ада нет. Загрузили в самолет 26 лежачих раненых и еще человек десять, которые могли ходить. Самолет не мог набрать высоту, выкидывали из него ящики, носилки, вещмешки, вышвырнули все что могли. Взлетели... Взяли курс на Новороссийск, подлетаем к нему, а над городом - идет бой зениток с немецкими "юнкерсами". Повезло, в нас не попали. Я лежал возле места бортстрелка, он меня угостил шоколадом из бортпайка. Впервые за последние пять дней я что-то поел. Подарил ему на память и в благодарность пистолет. Приземлились в станице Кореновской. Казаки встречали севастопольцев хлебом-солью. Нас, вынесли из самолета, я лежал на земле и рыдал беззвучно. Напряжение всех этих страшных, жестоких, последних моих севастопольских дней было непосильным... После пережитого кошмара... Станичники разобрали нас по домам. Отмывали нас, - грязных, заросших, изможденных голодом и ранениями. А через пару месяцев, они, немцев, так же, хлебом-солью принимали. Пойми здесь что-нибудь!...
До середины августа привезли из Новороссийска еще несколько десятков моряков, спасенных на кораблях и на подводных лодках в первых числах июля. От них мы узнали всю правду о агонии севастопольского гарнизона... Было страшно больно и жутко осознавать, что все мои друзья погибли или попали в плен. И эта боль, не оставляет меня всю мою жизнь... Но никто не обвинял Петрова или Октябрьского, мы даже не могли представить, что эти, любимые всем Севастополем, люди бросили своих солдат. Откуда мы, простые матросы, могли знать что произошло на самом деле?.. Это уже в 1961 году, когда в Севастополе собрали почти две тысячи участников обороны города, я узнал такое!!!, что до сегодняшнего дня не могу простить тому же Октябрьскому, совершенного им поступка. Считаю, что он нас предал...
Девяносто тысяч человек немцам на растерзание отдали!... Тридцать тысяч раненых бросили!. Советских людей бросили, проливших кровь в боях... Песню я любил: "Последний матрос Севастополь покинул"... Сколько матросов на берегу на съедение врагу оставили?! Для меня, до 1961 года адмирал Октябрьский был символом флота и эталоном мужества.
Я не буду судить Петрова, светлая ему память, он пехотинец и сделал то, что сделал. Он был хороший солдат и достойный генерал. Мы гордились тем фактом, что нами командует Петров. Но, я сейчас говорю не о боевых заслугах конкретного человека, а о совершенно других понятиях. Есть офицерская этика... Есть кодекс поведения, наконец... Сына-адъютанта Петров не забыл вывезти. Когда подводная лодка "Щ-209", в надводном положении ждала, пока на шлюпке сына Петрова с берега переправят, команда баграми и сапогами била по рукам и головам подплывавших к лодке раненых матросов, которые, в последней надежде спастись, пытались попасть на лодку. Их назад в воду, на смерть, сбрасывали, - перегруза боялись. Вспоминал ли Петров перед своей смертью, как на его глазах тонули герои Севастополя? Он все видел, он в это время в рубке стоял.
Служил на этой лодке офицер, который еще тридцать пять лет тому назад, в своих записках, эту ночь описал подробно... Хотите фамилии свидетелей? Я назову. И тех, кто эту историю на следующий день, из уст экипажа слышал еще можно найти. Живет здесь неподалеку подводник с лодки "Д-4". Да и бывший командир погибшего в Севастополе эсминца "Свободный" Иосиф Чверткин написал об этом, и вообще о войне на Черном море всю правду, да только кто издаст его книгу?
Еще раз повторяю, я Петрова не осуждаю... А вот Октябрьский!... Он же моряк! Он не имел право покинуть город! Капитан не покидает тонущий корабль. Он был обязан остаться... Мы же ему верили...
Есть такое святое понятие, как флотское братство. Флотские традиции. В госпитале ребята рассказали, что уже с 30 июня, каждый транспортный самолет на аэродроме в Херсонесе брался с стрельбой и рукопашным боем, все спасали свои шкуры, ладно, - свои жизни, о погрузке раненых уже никто не думал. Редкому счастливчику из раненых повезло попасть на последние рейсы. А вице-адмирал, комфлота Филлип Октябрьский улетел... Кто расскажет, что чувствовали тысячи голодных и израненных бойцов на скалах Херсонеса, когда немцы сверху закидывали их гранатами, да на головы мочились. Вы даже не представляете всю бездну отчаяния и черной убивающей тоски, которую пришлось испытать людям, брошенных своим командованием и обреченных на смерть и плен.
А комиссар флота Кулаков, вдохновитель наш идейный. Узнал меня на послевоенной встрече, подошел. Помнил он меня по одесским боям, - нас, моряков отличившихся в атаках, тогда ему лично представляли. Говорит мне: "Привет комсорг!" Взгляд мой увидел, сразу на часы смотрит - "Пора обедать" и отчалил. А я многих других комиссаров помню, которые с винтовкой в руках, с нами вместе в атаку ходили и пулям не кланялись.
Не постеснялся адмирал, после войны, себе звезду Героя на китель повесить... Я все бы понял и простил, если бы был у этих "полководцев" готов план эвакуации защитников города, но немцы его, скажем, - сорвали и не дали осуществить. Война, что поделать... Но когда до нас, бывших севастопольцев дошло!, что никто и не думал нас спасать!... - как потом видеть эти "личности" в расшитых золотом мундирах? Уже 20 июня мы все понимали, что шансов отстоять город нет. Одними штыками и своей геройской кровью, мы немецкую технику не остановили бы... Тогда, на встрече, в 1961 году, люди вставали в зале с мест и спрашивали прямо у сидящих за длинным столом, на сцене, наших бывших руководителей обороны: "Почему нас предали? Почему нас бросили?"
Октябрьский с трибуны: "Успокойтесь товарищи. У нас был приказ Сталина и Буденного оставить город, с целью организации эвакуации оставшихся защитников, морем на Кавказ".
Чекистов и политотдельцев вывезли... Ценные кадры, которые решают все. Я не обвинитель. У каждого своя правда, да и вообще, кому эта правда сейчас нужна? Я свое личное мнение никому не навязываю. Для кого-то Октябрьский может и герой, а для меня... Мы, на послевоенных встречах спорили, обсуждая поведение Октябрьского в июле 1942 года, кто-то говорил, что командующий флотом был обязан находиться в штабе флота в Поти и нечего ему было в осажденном городе делать. Ладно, о мертвых или ничего, или только хорошее.
Сидим тогда на встрече, большинство в затрапезной одежке, потертых пиджаках, стоптаных ботиночках. Многие прошли через плен, а потом у них жизнь не особо заладилась, времена-то какие были... Октябрьский увидел как мы одеты, приказал всех одеть в парадную флотскую форму и выдать по солидному денежному подарку. Многие приняли. А некоторые, не смущаясь, сказали: "Мы не девки, чтобы с нами заигрывать, нам этих подачек не надо. Вы бы лучше, товарищ адмирал, в сорок втором о кораблях для эвакуации позаботились, тогда бы мы сейчас в обносках не ходили".
И пусть вам не говорят, что не было ни кораблей, ни возможности спасти севастопольский гарнизон. Могли нас выручить. Были корабли и на Тамани и на Черном море. И даже не "тюлькина флотилия". Если бы захотели, и самолеты бы нашли, чтобы прикрыть эвакуацию с воздуха. Я знаю одно, немецкие генералы в Сталинграде тоже имели возможность сбежать на самолетах, но остались со своими солдатами. Другое понятие о чести офицера... Даже у таких зверей и нелюдей, какими были немцы... И своих в 1944 году, немцы из Севастополя вывезли почти всех, только восемь тысяч в плен всего попало".
